Джыракъые исайт

А. Соколова

ИЛЬЯС НАГИЕВ. ПИКИ СУДЬБЫ

 Уже давно известно, что рукописи не го­рят, пластинки не молчат, таланты не за­бываются. 97 лет прошло с тех пор, как англичане завершили важный для себя коммерче­ский проект - произвели записи черкесской музы­ки, пользующиеся завидной популярностью на Кавказе. Финансовый успех проекта был очевиден, а его историческое значение английских коммиво­яжеров интересовало мало. Однако для нас собы­тия 97-летней давности значимы совсем с другой стороны. Оглядываясь назад, мы не можем не пора­жаться тому, как резко изменилась социокультур­ная ситуация за прошедшее столетие. Перемены очевидны, глубоки, всеохватны, но нить преемствен­ности также отчетливо видна.

Что же составляет скелет культуры, что позво­ляет адыгской музыке оставаться самой собой? Ка­кие механизмы в культуре защищают ее от распа­да и разрушительных влияний? Наверное, один из ответов на эти вопросы - это люди, личности, но­сители традиции, лучшие представители своего на­рода, люди, отмеченные богом своим талантом и способностями. Именно люди «переносили» на сво­их плечах и на своих судьбах ценности прошлого в настоящее. Именно люди способны были принять всю горечь и превратности судьбы, но сохранить душевную гармонию с самим собой, с идеалами, до­ставшимися от предков. Одним из таких людей в истории адыгской музыкальной культуры был Ильяс Нагиев.

...В Джерокае чтили традиции. В конце XIX века аул славился своими мечетями. Не в каждом селении было по три мечети и несколько священ­нослужителей. А в Джерокае и они были особен­ные. Нух Меретуков, например, учился в Санкт- Петербурге, а затем в Каире. У него одного было столько книг, сколько не было у всех жителей Дже- рокая вместе взятых. Нух Меретуков был главным эфенди большой мечети. А в маленькой мечети проводил службу Шалих Беданоков, более извест­ный для аульчан по материнскому имени Хазу.

Для детей всех времен и народов самыми запо­минающимися эпизодами детства становятся, ве­роятно, праздники. Таковыми в аулах являлись свадьбы и постоянные взрослые посиделки, на ко­торых рассказывались длинные и короткие, прав­доподобные и фантастические истории и сказки, назидательные рассказы и юморины. Реплики и фразы разлетались крылатыми выражениями по аулу и нередко вылетали за пределы селения. По­ведение и поступки героев историй и сказок во­площались затем в детских играх и фантазиях.

Из этих «университетов» и вышел, вероятно, Ильяс, «последушек» в роду Нагиевых. Наверное, на знаменитых хачещах и заприметили друг друга Иль­яс и Хазу Беданоков, впоследствии ставшие, не смо­тря на разницу в возрасте (более 20 лет), большими друзьями. Их дружба была примером того, как пе­редаются традиции и художественный опыт от од­ного поколения другому. Не было бы в Джерокае Нуха Меретукова - не обучился бы грамоте Шалих Беданоков, не стал бы он аульским эфенди. Не пел бы в хачещах тот же Шалих - не сформировался бы впоследствии огромнейший багаж фольклорных знаний Ильяса Нагиева. Не случайно молодежь уже 40-х годов XX века называла Ильяса ходячей энцик­лопедией адыгской культуры. Да и судьба Нагиева пришлась на крутые повороты в истории его зем­ли. Он пережил революции 1905 и 1917 годов, Пер­вую и Вторую мировые войны, коллективизацию и индустриализацию, дружил с подвижниками Гитле­ра и был председателем сельсовета, членом ВКП(б), не понаслышке знал, что такое голодать и замерзать, был гостем на самых высоких банкетах и обедах.

Это было в Германскую войну. Нагиев добро­вольцем пошел служить в так называемую Дикую дивизию - среди 15 других джерокаевских сопле­менников. Он вошел во вторую сотню Черкесско­го полка, которой командовал потомок крымских ханов Клыч Султан-Гирей. Клыч Шаханович в свое время учился в Ларинской гимназии в Санкт-Пе­тербурге, по 1 разряду завершил курс Елизавет- градского кавалерийского училища, затем на «от­лично» закончил курс в Офицерской кавалерий­ской школе. Перед началом Первой мировой вой­ны Клыч Султан-Гирей служил в Кавказском за­пасном кавалерийском дивизионе в Армавире. Только в Черкесском полку, свидетельствуют оче­видцы, были певцы и музыканты, сформировавшие своеобразный оркестр. Однажды командир Черкес­ского полка князь Александр Захарович Чавчавад- зе дал торжественный обед для офицерского соста­ва Дикой дивизии. Во время обеда офицеры и всад­ники танцевали, а оркестр играл «горские мелодии» и ту, которую хорошо знали в России во всех кругах общества под названием «Лезгинка».

Любопытно, что в воспоминаниях людей, быв­ших на данном обеде, оркестр нередко именовался «хором». Вероятно, особенность инструментально­го ансамбля адыгов - включение в его состав го­лоса наравне с музыкальными инструментами как самостоятельной инструментальной краски - по­служила тому причиной. И если это так, то Ильяс Нагиев не мог не участвовать в таком ансамбле. Он был непревзойденным мастером жъыу - вокаль­ного подголоска в оркестре, о чем свидетельству­ют фонозаписи, созданные в Армавире. Итак, гос­ти торжественного обеда наслаждались танцами и песнями черкесов, которые производили на славян потрясающее впечатление. Я приведу пространную цитату Брешко-Брешковского. Николай Николае­вич в качестве корреспондента журнала «Нива» был командирован в Черкесский полк и оставил нам свои впечатления об увиденном: «Всю свою мятеж­ную и страстную душу вкладывают горцы в свой характерный танец, то медленный, пластический, то бурный, стремительный, не знающий удержу, когда весь вооруженный до зубов стройный всад­ник превращается в сплошной мелькающий круг, за которым трудно уследить глазами, а его силь­ные мускулистые ноги в мягких чувяках выделы­вают изумительные головоломные па, такие труд­ные, хоть наперекор всей человеческой природе.

И в этой лезгинке безусых тонких юношей сме­няли крепкие, сухощавые старики, и трудно было сказать, в ком больше огненного темперамента, зноя: в юношах или в изрубленных, на шестом или седь­мом десятке лет, видевших разные виды, абреках».

Вернувшись с Германской войны с российски­ми царскими наградами, с приходом Советской власти Ильяс Нагиев был вынужден закопать их в своем огороде. И до сих пор родственники Нагие- ва не могут найти в земле заветные награды. Но в те времена иначе и невозможно было поступить. Как человек грамотный и довольно опытный, по­ездивший по городам и странам, Ильяс Нагиев в 1933 году был избран председателем сельсовета. Он умел читать и писать по-русски, и это сыграло оп­ределенную роль в выдвижении наверх. Однако, все, что делала новая власть, не было по душе воину и музыканту. Узнав о том, что в Адыгее организовы­вают ансамбль песни и танца, Ильяс продал свою хату (за часы!) и вместе с женой переехал в Майкоп.

Они сняли жилье у пожилой пары, и началась при­вычная для Ильяса «бродячая» жизнь - гастроли, поездки, новые знакомые, встречи, посиделки.

Эта жизнь напоминала ту, «досоветскую», когда он дружил с Магометом Хагауджем и Шалихом Бе- даноковым. Вместе с ними ему доводилось бывать в Ростове-на-Дону и Краснодаре, Армавире и на Чер­номорском побережье - везде, где хотели слушать адыгскую музыку, где играли свадьбы, встречали гостей. Ильяс тогда был самым молодым в группе музыкантов, но был принят на равных из-за краси­вого высокого голоса, цепкой памяти, умения лад­но строить ансамбль. Когда в 1911 году за ними при­слали посыльных из Армавира, Ильяс и не подозре­вал, что записанные им пластинки станут в будущем образцами классического народного пения. Ему до­верили спеть несколько песен: «Хатхе Кочас», «Хым- сад», «Чещтеу», «Коджебердуко Мхамат», «Си Пак», «Песню Кущука Альджириеко», «Песню Шератло- кова». Он сделал наименьшее число записей по срав­нению со своими старшими товарищами, но какие это были песни! Классика! Свадебная ритуальная «Си Пак» по сей день исполняется в самодеятель­ных и профессиональных коллективах как высочай­ший образец народного искусства. Когда реконст­руируют старинный свадебный обряд, песня «Си Пак» воспринимается как его знамя. Восхваление девушки по имени Пак превращается в восхвале­ние невесты как таковой.

Песня «Хымсад» менее известна в широких кру­гах. Возможно, причина тому - речитативный кон­тур мелодии, отсутствие кантиленных распевов, запоминающихся мотивов. Однако гыбзовая тра­диция и не предполагала кантиленой распевности. Эмоциональная, возбужденная речь, слова и вы­ражения, заставляющие вздрогнуть самое твердое сердце, ошеломляющий сюжет - вот чем покоря­ла песня, названная именем девушки с удивитель­ной, фатально-трагической судьбой. Легенда к пес­не записана нами со слов Майи Джандар. (К боль­шому сожалению, устные предания к песням не фиксировались на пластинки, но в хачещах и везде, где пелась песня-плач, обязательно обсуждались все детали происшествия). Вот она:

«Когда это было? Возможно, в середине XIX века, а может быть, и позднее. Красавица Хымсад приглянулась богатому старику. Сказал он брать­ям девушки о желании взять ее в жены. Но сердце Хымсад принадлежало другому - красавцу Татлюс- тану, служившему в их доме конюхом. Молодой парень решил испытать судьбу: оставив на попе- ченье своего брата сбежавшую из дома девушку, не дотронувшись до невесты, он ушел в поход на целый год. Хымсад ждала возлюбленного, не сомне­ваясь, что дождется его, и они сыграют свадьбу. Через год день в день вернулся Татлюстан, и радос­ти Хымсад не было предела. Она кинулась стелить ему постель, но когда управилась со всеми дела­ми, увидела, что воин от усталости заснул стоя. Не желая его будить, девушка вышла во двор и сразу услышала шум на улице. От этого шума встрепенулся и Татлюстан. Он вышел за ворота узнать, в чем дело - оказалось, разбойники угоня­ют аульский скот. Пустился на выручку своим то­варищам Татлюстан - и погиб в смертельной схват­ке. Вот и осталась Хымсад одна - то ли невеста, то ли вдова. А богач вновь посылает ее братьям знак, что он по-прежнему желает взять Хымсад в жены. Братья опять спрашивают волю своей сестры. Та соглашается дать положительный ответ, но ставит условие: до окончания годового траура по возлюб­ленному старик не прикоснется к ней.

Проходит год, и Хымсад просит мужа отвести ее на кладбище, чтобы попрощаться с Татлюста- ном. И вновь ее волю исполняют. Привели братья Хымсад к могиле парня. Девушка попросила оста­вить ее одну. А когда через некоторое время бра­тья вернулись за ней, они нашли ее мертвой. Спря­тав ножницы под платьем, Хымсад заколола себя на могиле любимого».

Почему именно Ильясу Нагиеву доверили петь эту песню? Наверное, только его высокий драма­тический голос мог поведать страшную судьбу ге­роини так трепетно и выразительно. В высоком регистре голос Ильяса звучал напряженно. Вибри­руя на долгих нотах, певец медленно, поступенно вел мелодию вниз, а подпевающие подхватывали его «падение», вторя ему горестными возгласами.

Записи 1911 года зафиксировали тот репертуар и то исполнительское качество, какие были свой­ственны эталонному ансамблю черкесской музы­ки в начале ХХ века. Почему эталонному? Навер­няка, подобные ансамбли возникали и в других адыгских селениях, но у ансамбля Хагауджа уже было имя, высокая репутация, огромный сцени­ческий опыт. Музыканты много разъезжали, их репертуар был обширен, их исполнение удовлетво­ряло запросы разной публики и разных субэтно­сов - кабардинцев, абадзехов, темиргоевцев, шап­сугов, бжедугов. Нагиев, как самый молодой в груп­пе, получил исполнительскую школу, равной кото­рой, вероятно, в те времена не было.

Многое из того, что он выучил и пел в 1911 году, перешло в его репертуар уже как солиста Ансамб­ля песни и танца Адыгейской автономной облас­ти. С самых первых лет существования Ансамбль песни и танца имел завидную гастрольную афишу. Он выступал в Ташкенте, Ашхабаде, Ленинграде, на Украине - и везде Ильяс Нагиев запевал старинные адыгские песни, а хор вторил ему жъыу. Хормей­стером ансамбля работал Федор Сергеевич Олей­ников - блестящий хоровик, профессионал, пыт­ливый и кропотливый музыкант. Он часами сидел с Ильясом Нагиевым и записывал от него адыгские мелодии, предания к песням, советовался по поводу построения музыкальных образов и их трактовок. Репутация всезнающего прочно «прирастала» к Ильясу, и молодежь, которая составляла большую часть ансамбля, относилась к нему почти как к стар­цу (в середине 30-х годов Нагиеву было примерно 55 лет, но те, кто вспоминал о нем в 2003 году, счита­ли, что Ильяс в то время перешагнул свое 70-летие). Нагиев порой подсказывал, какому солисту пору­чить исполнение той или иной песни. Именно он стал разучивать с певицей Зулей Чичевой «Плач Гоше- гег». За исполнение этой песни Зульхадже Чичева впоследствии получила звание Заслуженной арти­стки России. Нагиев с большим уважением относил­ся и к Федору Сергеевичу, обладателю красивого баса. Олейников был «поющим» дирижером. На концертах он наравне с адыгами исполнял партии жъыу в адыгских песнях, делал хоровые обработки песен Шабана Кубова, включал в репертуар ансамб­ля музыку советских авторов - Мурадели, Бланте- ра и др. Вскоре Федора Сергеевича Олейникова от­странили от дирижерской работы в ансамбле за то, что он был верующим человеком и пел в церкви.

Признание за Ильясом Нагиевым выдающих­ся способностей было и со стороны ученых-фоль­клористов, собиравших и изучавших адыгскую народную музыку в 30-годы ХХ в. Документаль­ным подтверждением такого признания служит уникальный фотоснимок 1932 года, на котором запечатлены участники группы, изучающие адыг­скую культуру в целях создания будущей оперы. Среди них - знаменитый композитор, фолькло­рист, музыкальный деятель Михаил Фабианович Гнесин, поэт Тихон Чурилин, художник Бронисла­ва Иосифовна Каменская, фольклорист Ибрагим Цей (инициатор приглашения московских специ­алистов). В центре этого снимка - двое моложа­вых мужчин: Ильяс Нагиев и Ибрагим Наурзов. Вероятно, Ибрагим Цей рекомендовал их Гнесину как знатоков адыгского фольклора, а Ильяса - еще и как яркого и талантливого исполнителя адыгских народных песен. Для Михаила Гнесина, собиравше­го материал для написания оперы «Адыгея», Иль­яс Нагиев мог оказать неоценимую услугу не толь­ко как певец, но и как знаток всех тонкостей тра­диционного быта и культуры. Откуда в нем «си­дел» этот адыгский дух? Почему его ум отличался особой цепкостью и приметливостью в отноше­нии всего старинного, по-настоящему адыгского?

Семья Нагиевых была большой - 5 мальчиков и 7 девочек. Ильяс был младшим среди сыновей. Гла­ва семьи Татлюстан Хабракович Нагиев гордился детьми. Его Беч прославился в ауле как самый луч­ший косарь. Хасан и Даур занимались скотоводст­вом. Марзан имел славу ловкого абрека. Когда в ха- чещах по какому-либо поводу разгорался спор, то вызывали в качестве рефери старшего из братьев Нагиевых - Сафэра. Он прожил 95 лет, и до конца жизни носил славу глубоко религиозного, рассуди­тельного и много знающего человека, замечатель­ного рассказчика. За Ильясом с детства закрепилась слава музыканта. В хачещах он играл на шычепщы- не, знал немало старинных песен, исполнял нартс- кие пщынтли. Он не был удачлив в семейной жиз­ни. Его первая жена и дочь умерли очень рано, вто­рая жена Аминат (из рода Кагазежевых) не могла иметь детей. К крестьянскому труду Ильяс был не склонен - это видели окружающие, одни шутили по этому поводу, другие подтрунивали. Рассказыва­ют, что из всех видов крестьянского труда Нагиев облюбовал завязывание мешков с мукой. На моло­тилке за каждые 100 завязанных мешков ему отда­вали один. Такой вид заработка его устраивал.

Чем старше становился Ильяс, тем строже и бережнее относился к заветам предков. Он был открытым и честным, не мог, не любил, не умел врать. Ему не комфортно было заниматься крес­тьянским трудом, его натура рвалась к музыке, тан­цам, к тому, что отличало адыгов от каких-либо других людей. И когда пришло приглашение по­ступить на работу в Адыгейский национальный ансамбль песни и танца, он, не задумываясь, оста­вил Джерокай и переехал в Майкоп. Вторично его призвали работать в ансамбль уже в конце войны - в феврале 1945 года.

Из Майкопа в Джерокай приехал новый дирек­тор ансамбля и стал уговаривать Ильяса вновь по­ехать в Майкоп, помочь разучить с новичками ре­пертуар, подготовить программу. Нагиев отказывал­ся - к тому времени он уже оформил себе пенсию, здоровье не позволяло ему танцевать. Директор упрашивал, говорил, что Ильясу не придется ниче­го делать самому - надо только учить других. Жена Нагиева тоже хотела вернуться в Майкоп. Если бы знать тогда, что возвращение в ансамбль повлечет за собой арест и скорую смерть! Среди родственни­ков и в народе сохранилась легендарная фраза, по­служившая как будто причиной расправы с уже пожилым артистом. Фраза эта была, якобы, произ­несена Ильясом Нагиевым на 10-летнем юбилее ан­самбля в присутствии высоких гостей. Ильяс будто бы пошутил, что он как музыкант за один вечер может заработать больше, чем колхозник за весь год.

Эта история обрастала слухами и подробностя­ми, но только недавно, в 2002 г., при активной под­держке внучатого племянника Ильяса Нагиева Каз­бека Касимовича Нагиева, работника органов вну­тренних дел Республики Адыгея, нам удалось по­лучить из архива Краснодара уголовное дело на Нагиева Ильяса Татлюстановича за № 20715, нача­тое 19 июня 1947 г. и законченное 7 августа 1947 г. Это дело - особая история во взаимоотношениях людей. В нее в качестве свидетелей и обвиняемых, ответчиков и сочувствующих были втянуты прак­тически все артисты Адыгейского национального ансамбля. При чтении увесистой папки докумен­тов (материалов допросов, очных ставок, аноним­ных записок) отчетливо воссоздавалась атмосфе­ра того времени: страх и боязнь свидетелей не ока­заться на месте обвиняемых, человеческие под­лость и трусость с одной стороны, прямота и че­стность, сдержанность и выносливость - с другой. В материалах уголовного дела фигурировали име­на людей, прославившихся в 50-60-е годы, но в те злосчастные 40-е совершивших не самые достой­ные их имени поступки. Прочитав «от корки до корки» все уголовное дело, сделав ксерокопии 86 страниц важного для нас текста, мы решили не ог­лашать все детали этого печального события. Еще живы родственники тех, кто доносил или лгал, - им, вероятно, будет больно читать правдивую ин­формацию о своих близких. Но определенную часть текстов допросов и очных ставок привести стоит. В них - знание нашей истории, правда о человеке, ко­торого можно назвать героем своего времени.

Поводом для ареста послужило заявление ди­ректора Адыгейского национального ансамбля Бахсета Напсо, в котором он сообщал, что Ильяс Нагиев «систематически в резкой форме проводит различную контрреволюционную агитацию, воз­водит озлобленную клевету на руководителей ВКП(б) и советского правительства, социалисти­ческий строй, советскую армию, колхозы, при этом восхваляя дореволюционный капиталистический строй, высказывает пораженческие настроения турецкой ориентации, желает войны против СССР и победы Турции при поддержке англо-американ­ского блока». «Контрреволюционная деятельность» Нагиева была подтверждена допрошенными сви­детелями: Напсо Б. С., Триш Ф. X., Хостовой Г. И., Мирзоевой Ш. А., Темизок 3. X. и др.

В документах уголовного дела значились два раз­ных года рождения арестованного. На первом до­просе он был 1881 года рождения, а в пенсионном удостоверении стояла другая дата - 1890. В первом же протоколе были зафиксированы внешние дан­ные Нагиева: «рост 165-170 см, фигура средняя, шея короткая, волос светло-русый с проседью, глаза го­лубые, лицо круглое, лоб высокий, скошенный, бро­ви дугообразные, извилистые, нос большой, тол­стый, спинка носа выгнутая, рот малый, уши ма­лые». Первый допрос проходил 19 июня с полови­ны десятого вечера до полуночи. Всего было девять допросов и пять очных ставок. 12 июля 1947 г. лей­тенант Ливчиков вел допрос всю ночь.

В своей биографии И. Нагиев указал, что всту­пил в колхоз в 1929 году, а до коллективизации ра­ботал председателем исполкома в ауле Хакурино- хабль. До 1926 г. работал в ауле Джерокай предсе­дателем сельского Совета. С 1914 по февраль 1917 г. служил в царской армии рядовым солда­том в Черкесском кавалерийском полку. С 1917 года все время проживал в Джерокае и в других армиях не служил. В Великую Отечественную войну жил в Джерокае, при немцах нигде не работал. Непро­должительное время он был даже членом больше­вистской партии. Из ВКП(б) его исключили в 1925 г. из-за посещения мечети. На одном из допросов Нагиев твердо заявлял: «Сам я являюсь человеком с религиозными убеждениями мусульманской веры. Я придерживаюсь адыгейских национальных обычаев, и к этому призываю молодежь».

Так что же крамольного говорил Нагиев? На него доносили, что он сравнивал содержание сол­дат в Германскую и Отечественную войну, говорил, что в царской армии солдаты и офицеры были го­раздо лучше материально обеспечены, что инва­лиды Отечественной войны вынуждены сущест­вовать на скудную пенсию в 130 рублей в месяц, что они буквально задушены различными налога­ми, поборами за заем, мясозаготовками и т. п. Сви­детели подтвердили, что Нагиев рассуждал о поли­тике СССР как о лживой, направленной против своего народа: «Советский Союз продает пшеницу другим странам, хочет показать, что государство богато, а его граждане фактически голодают. Ли­деры Кремля ничего не знают о жизни простых людей». В среде артистов он рассказывал о своей встрече с Клыч Султан-Гиреем в Джерокае, который спустя почти 30 лет после совместной службы в Дикой дивизии сразу узнал Ильяса и много расска­зывал о жизни людей во Франции, Германии, более демократичной и материально благополучной Тур­ции. Он неоднократно критиковал избирательную систему в Советском Союзе, считая, что депутаты Верховного Совета не могут считаться избранни­ками народа, так как их имена заранее намечаются правительством, а народ потом заставляют за них голосовать. Мужские беседы в палисадниках на ска­меечках, комментарии к газетным передовицам ста­новились «материалом» для уголовных дел.

Женщины-свидетели указывали, что Нагиев дурно отзывался о законах советской власти, рас­крепостивших женщин и предоставивших им рав­ные права с мужчинами. Нагиев говорил, что не­соблюдение старых адыгских обычаев привело к тому, что женщины-адыгейки стали теперь грубы­ми, испорченными, и во всем этом виновата совет­ская власть. Когда при большом обществе (в при­сутствии депутата Верховного Совета Чамокова) Нагиева попросили рассказать о том, что он в жиз­ни видел самое интересное, он сказал, что самое интересное в его жизни - это колхозы. Люди круг­лый год работают и ничего не получают.

Во всех допросах свидетели указывали, что они имеют нормальные отношения с Нагиевым, лич­ной неприязни и счетов, ссор с ним не имеют. Судя по тому, что почти десять допрошенных в разные дни свидетелей указывали на одни и те же факты, пересказывали их практически одними и теми же словами, Ильяс Нагиев и вправду не скрывал своих взглядов на жизнь, смело судил об отношении вла­сти к простым людям, понимал и предсказывал раз­витие событий в мире, размышлял об изменении культурных ценностей. Что позволяло ему делать это открыто и смело? Личные качества? Неумение и нежелание лгать себе и окружающим? Богатый жизненный опыт - ведь он повидал свет, поездил по миру? А, может быть, его ничто не сдерживало - ведь у него не было детей, личного имущества, дома, какого-либо богатства? Или он был уверен, что то, что говорил иа родном языке своим соплеменни­кам, никто и никогда не донесет до карающих орга­нов? Или в определенном возрасте человек подни­мается выше страха за собственную жизнь?

Читая документы, мы не можем не поражаться сдержанности и выносливости арестованного. Он никого не обвинил, не оклеветал, не опорочил, не назвал он следствию и истинной причины своего ареста. Причина та была низменная, мелкая, под­ленькая. И ее не найти во всех материалах следст­вия. Она стала нам известна из устных рассказов современных джерокаевских жителей, кто слышал и запомнил, отчего на самом деле нависла над Иль­ясом Нагиевым беда.

Все дело было в долге, который имел директор Адыгейского национального ансамбля Бахсет На- псо перед Нагиевым. Этот долг (одни говорят - де­нежный в размере 500 рублей, другие - в выраже­нии нескольких мешков пшеницы или муки) Напсо не захотел или не смог отдать, а когда Ильяс стал настаивать на его возвращении, то начальник нашел способ избавиться от него. Соорудить уголовное дело против Нагиева было легко. Он и вправду не скрывал своих мыслей, рассказывал о прошлой жиз­ни в приподнятых тонах, а современную жизнь вся­чески осуждал. Он, конечно же, в январе 1943 года присутствовал на пресловутом обеде, который да­вал в честь генерала Клыч Султан-Гирея староста сельской управы аула Джерокай Гуагов Хазартали Багадирович, и, конечно же, беседовал со своим быв­шим командиром - но об этом ни Гуагов, ни сам Нагиев на допросах не признались.

Его дело было «шито белыми нитками». На оч­ной ставке с Бахсетом Напсо Нагиев указал, что бывший директор занимал у него 500 рублей и до сей поры не возвратил долг. Напсо оправдался тем, что деньги у Нагиева он взял для организации пе­ревозки его личных вещей из Джерокая в Майкоп. Вещи доставлены в Майкоп, значит, деньги были потрачены по назначению.

Только самым близким Нагиев жаловался, что Напсо еще в январе 1941 г. занял у него не только 500 рублей, но и еще 150 рублей для покупки ска­тов для грузовика, принадлежавшего ансамблю. Когда Нагиев уехал в Джерокай, Напсо посчитал, что про долг можно забыть. Напоминания о долге приводили директора в ярость. В 1947 г. Б. Напсо сняли с работы за финансовые нарушения, и не­задолго до суда над Нагиевым бывший директор срочно уехал в Баку, как сказано в документах, на постоянное место жительства. На суд он не явил­ся. Точно так же поступили и многие другие свиде­тели - кто отправился в отпуск на Черное море, кто срочно лег в больницу... Суд дважды перено­сили и, наконец, 28 октября 1947 г. судьи вынесли обвинительный приговор по статье 58 пункт 10. Пожилого человека, инвалида II группы по здоро­вью, приговорили к семи годам тюремного заклю­чения. Отбывать наказание его отправили в Арма­вирскую тюрьму. Там 2 декабря 1947 г. Ильяс На­гиев умер от туберкулеза.

В материалах уголовного дела лишь вскользь упоминается о том, что Ильяс Нагиев был знато­ком старинных адыгских песен - и ни разу, ни од­ним словом или выражением, что его голос запи­сан на пластинки. В тех обстоятельствах данные факты были не важны, если не лишни. То, что че­рез пластинки Нагиев мог быть связан с англича­нами, только бы усиливало подозрение на его ан­тисоветские взгляды. После ареста Нагиева плас­тинки с его голосом было приказано уничтожить, а его имя как можно скорее забыть. Жена Нагиева вернулась в аул и вскоре вновь вышла замуж. Мно­гочисленные племянники Ильяса старались о нем не вспоминать - родство с осужденным по 58-й статье не сулило ничего хорошего. И от Личности, казалось бы, ничего не осталось - ни дома, ни пла­стинок, ни личных вещей, ни продолжения жизни в детях. Но изменилось время, вернулись или воз­рождаются прежние ценности, и мы вновь по кру­пицам собираем то, что позволяет нам увидеть и понять Нагиева как глубокую и цельную личность, как героя, как человека, значимого и после смерти. Сегодня у Ильяса Нагиева новый пик судьбы. Из Лондона возвращены записи с его песнями, его го­лосом. Эти пластинки люди хотят слушать и изу­чать. Нашлись случайно не исчезнувшие фотографии певца, одна из них - из пресловутого уголовного дела. Мысли Нагиева сегодня кажутся нам ясны­ми, прозорливыми, логичными. Он, как и прежде, продолжает нас удивлять своим талантом и лич­ным подвигом.

Поражает нас и то, что все три певца, голоса которых были записаны на пластинки в 1911-1913 годах в Армавире, - Магомет Хагаудж, Шалих Бе- даноков, Ильяс Нагиев - прожили и умерли так же ярко, как и трагически. У каждого - фантастичес­кие взлеты в артистической карьере, мифологизи­рованная судьба и трагический финал. И свет каж­дого из них по сей день освещает пути музыкаль­ных дорог.